| : | ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
| ||
|
Глава 24 Покаяние
|
|
Он тихонько отомкнул замок, желая сделать сюрприз из своего раннего возвращения.
На кухне слышались голоса. В гостях у Ирины была ее подруга Тамара. Та самая эмансипэ, которой не удалось соблазнить Грязнова. Они говорили довольно громко, послышалось его имя. Саша замер у двери.
— Ирка, ты пойми, когда мужику за сорок, в нем кобель просыпается.
— Ты о Турецком? В нем это всегда было. Но все это было так, походя, между прочим. Я научилась на это не реагировать. Сейчас все по-другому. Он влюбился.
— Ты говоришь, она совсем молодая?
— Девчонка. Лет двадцать. Мне уже все сообщили.
— Это кто же?
— Есть добрые люди. Тома, я и сама вижу. Что мне факты? У меня свои факты есть. Личные.
— Какие? Он что, в постели…
— Я не хочу об этом, Тамара! Уволь.
— Ну да, я понимаю. Ирка! Тебе нужно заняться собой! Серьезно! Ты смотри — у тебя в углах глаз целая паутинка. И носогубные есть. И на лбу.
— Ты напрасно перечисляешь. Я вижу себя в зеркале.
— Надо что-то делать!
— Пластику? Ничего я делать не буду. Видела я всех этих… прооперированных… Страшнее смерти.
— Это не операция. Это новый метод. Ты помолодеешь, понимаешь? Вся! Весь организм! И будешь как эта девчонка, в которую он втюрился.
— Тамара, прекрати! — прервала ее Ирина. — Не хочу я никакого омоложения! Это унизительно, разве ты не понимаешь? Неужели я нужна ему только юной, без единой морщинки, вечной девочкой? Я прожила с ним целую жизнь! Я родила ему дочь. Я ждала его по ночам, молясь, чтобы с ним ничего не случилось! Я дежурила у его постели в больницах, когда всякие там бандитские пули… и все такое… Да, возможно, это меня состарило. Но я не хочу стыдиться ни одной своей морщины, слышишь? Я хочу, чтобы мой мужчина любил меня вместе с моей надвигающейся старостью, понимаешь? Я хочу стареть достойно, с ним или без него! — Голос Ирины зазвенел.
Саша грузно опустился на стул в прихожей.
— Кто там? — вскинулась Тамара.
— Это я, — откликнулся Александр.
Он поднялся, держа в руках букет хризантем. Бледно-желтых, игольчатых. Тех, которые Ирина любила больше всего.
Тамара выглянула из кухни.
— Ой, Ириш, гляди-ка. Муж твой пришел, да еще и с цветами. Я пойду, поздно уже.
Она быстро всунула ноги в сапожки, руки — в рукава дубленки, поданной Сашей.
— Давай, давай, мирись, — громким шепотом проговорила Тамара. — Я ее подготовила.
Дура! Убивать таких подруг нужно, еще в раннем детстве, подумал Саша, закрывая за ней дверь. Букет остался на табурете.
Саша прошел на кухню. Жена стояла у окна, спиной к нему, высоко подняв голову. Ему не нужно было видеть ее лица, чтобы знать, что она сгоняет слезы. Загоняет их обратно в глаза. Левая слезинка послушно уйдет в глубь серого глаза, а правая покатится по щеке.
Он подошел, развернул ее к себе. Действительно, по правой щеке катилась слеза. Ира тут же стерла ее рукой.
Он перехватил ее руку, прижал к губам. Она замерла на секунду, словно птичка, еще не решившая — улететь навсегда или пока задержаться. Саша смотрел в лицо своей жены. Он не смотрел на него давно, месяца полтора. Взглядывал мельком и тут же отводил глаза. А сейчас оно, ее лицо, было прямо перед ним. И он увидел лучики морщинок, засеявших уголки глаз. И поперечные — на лбу. аз, два, три. А полтора месяца назад их не было вообще. И носогубные складки стали глубокими, заостряли ее лицо. Господи, что же он с ней делает?
Ирина, увидев выражение его глаз, выдернула руку.
— Что? Жалко тебе меня? — с усмешкой спросила она и, подняв голову, прошла мимо него.
Саша смешался, потому что она точно угадала его чувство.
— А где Ниночка?
— Она у подруги. На дне рождения. Попросилась остаться ночевать. Вечером идти домой страшно.
— Как? И ты ей разрешила?
— А ты против? Может, у тебя есть основания не разрешать ей этого?
Саша вышел за ней в прихожую.
— Это что? — Ирина указала на букет.
— Господи! Я забыл! Тамара твоя отвлекла меня! Между прочим, она у тебя дура. Это тебе, Ириша?
— Мне? У тебя что, сорвалось свидание?
— Чушь какая! — автоматом ответил Турецкий.
И опять в десятку! Хотя букет он покупал для нее, для Иры!
Жена прошла в комнату Нины, повернула ключ. Это еще что? Новое дело!
— Ира! — сказал он через дверь. — Пойдем завтра в ресторан, а? Я премию получил.
— Мы с Ниночкой завтра идем на мюзикл.
— Какой еще мюзикл?
— «Норд-Ост». Очень популярная вещь. Это по Каверину. «Два капитана». Нине будет интересно.
— А я с вами?
— А ты, Сашенька, не с нами. Спокойной ночи.
Марина Ильинична проводила участкового врача до двери.
— Так что все у вас, голубушка, прилично. Марат Игоревич пусть меряет вам давление каждый вечер. Лекарства у вас есть. Ну а уж если что-то срочное — вызывайте.
— Мне на улицу хочется.
— Выходите, конечно. Сначала лучше бы с кем-нибудь. Все же целый месяц не гуляли. Голова может закружиться. Так попросите соседей. Вон, Александра Степановича. И ему с вами веселей прогуляться. А то я сейчас зашла к нему: скучает. Все на небо просится, — вздохнула участковая. — Ну, пойду я. До свидания.
Литвинова открыла дверь, выпуская доктора. И тут же открылась соседняя квартира.
— Маринушка! Здравствуй! Что-то я тебя не видел давно. Не заходишь. Забыла старика.
— Я… — На глазах Литвиновой неожиданно показались слезы.
— Вот-вот, поругайте ее, Александр Степанович, — сказала докторица и скрылась в лифте.
— Ты что печальная такая? А? Или горе?
— Горе… — прошептала Марина и вдруг отчаянно зарыдала.
— А ну-ка заходи ко мне.
Он увлек Марину в свою квартиру и захлопнул дверь.
— Говори, что стряслось? Я все пойму. Не грызи ты себя поедом. Я и так догадываюсь.
— Ох, дядя Саша, дядя Саша… Как я устала одна. Ночью от ненависти сгораю, а днем от раскаяния. Я человека убила… — Она застонала, опустилась на стул.
Александр Степанович сел рядом.
— Ну говори! Облегчи душу-то, а то задохнешься!
— Это я придумала про бомбу. У нас над дверью.
— Ой ли? Ты ли?
— Ну не сама. Мне Митя подсказал. Человек один есть, очень плохой… И он хочет Марата моего извести. Я хотела помешать этому. И устроила покушение. Будто бы на Марата. Чтобы того человека арестовали. А этого не случилось, — она говорила быстро, всхлипывая, утирая нос подолом платья, — тогда Митя меня надоумил повторить взрыв. Ну так же, не вправду. И мы с ним другую жертву выбрали.
— Сама, что ли, выбирала?
— Нет. Марат уже знал. Он после первого раза догадался, стал меня расспрашивать. А я же не умею ему врать. Я все рассказала. Он ругал меня сначала, потом говорит, лучше вот этому, мол, взрывчатку подложить, Климовичу. Потому что он большой начальник. И тут уж милиция обязана будет реагировать. И я согласилась. Я ведь, дядя Саша, на вашей машине повезла туда Митьку, чтобы он увидел этого Климовича. И он обещал, что он такое устройство сделает, что только чуть-чуть взорвется. Маленький заряд. Как петарда. И Климовича только поцарапает. Господи, я же ничего в этом не понимаю! Как я согласилась? Я как в забытьи была… Мне важно было только одно: чтобы Марат был спокоен. А он, Митька, этого Климовича — в клочья.
Женщина завыла, уткнувшись в плечо старика. Он гладил ее волосы, приговаривал:
— Тихо, Маринушка, это не ты виновата, видит Бог.
— Главный-то ужас в чем? Что я обрадовалась, что дело расследовать начали! Вот, думаю, теперь этого обидчика посадят. Потому что выходило, что это он взрыв устроил… Вот до чего я дошла… А только его не посадили. А Митька умер у нас на даче. Марат увез его туда. И он там через неделю умер… Я боюсь…
— Что он и тебя убьет?
— Я всего боюсь. Я боюсь, что я сама убью. Что убью человека этого, Нестерова. И как мне жить? Мне и так кошмары снятся. Климович этот разорванный. Главное, я же его не видела мертвым. А он мне снится, будто он весь в клочья разорван. И жена над ним плачет. А потом снится, что Марат меня душит. Я просыпаюсь… Это у меня удушье. От давления. Господи, что же делать? И звонки эти ночные. Они повторяются, повторяются. Все он, Нестеров. Я боюсь, что убью его…
Она всхлипнула в последний раз. Вытерла подолом лицо. Повернулась к старику и сказала серьезно, отчетливо выговаривая слова:
— А ведь я его убью, дядя Саша.
— Господь с тобой, голубка! Что ты говоришь? — Он принялся часто крестить себя и ее. — Это все он, злодей, он душу твою чистую губит.
— Кто?
— Он, он. Он ведь тебя посадить хочет. Ко мне ведь приходили уже следователи и про машину спрашивали. Давал ли я ее тебе в тот день? Я сказал, что давал, ты уж прости меня, старика, а я врать не умею. Сказал, что не помню, дескать, для чего она тебе понадобилась. Так ведь от них, Мариша, не спрячешься. И от себя не спрячешься. Вон тебя всего на месяц хватило. И сама из норки вылезла. Вот вызовут они тебя. Начнут вопросики спрашивать. Ты же врать-то не умеешь, голубка моя! Ты же сама себя выдашь. А от совести куда денешься? Это тебе всю жизнь будет в снах являться. Понимаешь? А ты еще вон чего замышляешь! А о родителях подумала? Они на тебя сверху смотрят, страдают. А о Боге ты подумала? Наказания-то бывают ох какие суровые. Что там людской суд…
— Что же делать мне? — заплакала Марина.
— Что делать? Идти надоть прямо к ним. И рассказать все как есть.
— Куда? В прокуратуру?
— Да. Не сможешь ты с этим грехом жить, уж поверь мне. Я старый, войну прошел, все видел. Уж казалось, на войне-то что? Наша правда! Свой дом защищаю, свою бабу, свое дитя. А я немца, которого убил, я его до сих пор помню. Я его глаза вижу. Он без ружья, на коленях передо мной. А я в него стреляю… Я этот грех до сих пор отмаливаю… И ты не сможешь забыть. Давай-ка, душа моя, собирайся, да пойдем. Я тебя отведу. Ты послушай, что скажу: я тебе квартиру свою завещал. После смерти. Ну так она нам раньше понадобится. Мы ее продадим. Я и в коммуналке доживу. А тебе адвоката возьмем самого лучшего. Потому что ты душа светлая, но заблудшая. Это он тебя в грех втянул, муж твой.
— Я к Турецкому не пойду. Он Марата ненавидит за что-то.
— Ну пойдем в МУ. Мне телефон оставили муровцы-то. Сейчас я позвоню, скажу, что мы с тобой придем. Я тебя отведу. Я тебя не брошу, ты не бойся.
Турецкий сидел в своем кабинете, когда на связь вышел Грязнов.
— Саня, только что звонила Литвинова. Хочет приехать и дать показания.
— Тебе?
— Да. Это ее сосед сподвиг.
— Старикан?
— Да. Он со мной и говорил вначале. Потом она.
— Почему не ко мне?
— Она настроена против тебя. Считает, что ты выгораживаешь Нестерова.
— Ладно. Пусть к тебе едут.
— Ты знаешь что, ты пошли ко мне Безухова с документами по делу. Мало ли. Вдруг она петлять начнет, клюкву развешивать.
— Я пришлю. Только ты ей, Слава, все же постарайся про измену мужа не рассказывать.
— Постараюсь. Но это как получится. А что ты ее так бережешь? Это у нее момент такой: покаяться захотелось. А потом передумает, опять уйдет в норку, хрен достучишься. Опять больничный или еще чего. Надо выжимать из нее все, пока она теплая.
— Ну давай выжимай, только не до сухого остатка, — дал добро Турецкий.
…В кабинет Грязнова заглянула секретарь Зинаида:
— Вячеслав Иванович, к вам пришли.
Грязнов поднялся из-за стола, подошел к двери. За ней оказался невысокий кругленький старичок, держащий за руку Марину Ильиничну Литвинову.
— День добрый, — поздоровался Грязнов.
— Здравствуй, мил-человек, — взглянул на него старичок светлыми, почти прозрачными глазами. — Вот, пришли мы к тебе с повинной.
— Кто это — мы?
— Маринушка да я. Ты ее выслушай и помни: она человек хороший, это каждый подтвердит.
— А вы в чем повинны?
— Машину ей дал. Ввел во искушение.
— Ладно. С машиной это мы сейчас… Зина, проводишь Александра Степановича к Безухову. Александр Степанович, вас допросит следователь, который у вас был.
— Ушастый такой? Хороший парнишка. Только вы Маринушку без меня не обижайте.
— Да кто ж ее обидит? — произнес Грязнов. — Проходите, Марина Ильинична. Зина, пришли оператора в кабинет.
Литвинова и Грязнов остались наедине.
Она села на предложенный стул. Смотрела апатичным, потухшим взором. Вошел мужчина с видеокамерой. Занял место в углу кабинета, камера тихо зажужжала.
— Марина Ильинична, чаю хотите?
— Нет. Я пришла сказать, что убила человека, — бесцветным голосом произнесла Литвинова.
— Кого?
— Вадима Яковлевича Климовича.
— Зачем?
— Чтобы Нестерова посадили.
— Нестеров ваш личный враг?
— Да! Он враг моего мужа!
— Мужа, но не ваш.
— Это одно и то же.
— Как произошло убийство?
— Накануне вечером…
— Назовите число.
— Одиннадцатого сентября я приехала в тот дом, где жил Климович, это на улице Строителей, и показала его нашему электрику, Круглову.
— Как показали? Вы сидели? А в чем вы были одеты?
— В куртке и брюках. На голове бейсболка, чтобы волосы скрыть.
— Понятно. Дальше?
— Я сидела в машине, возле дома, где жил Климович. А Круглов подошел к парадному. И у нас было условлено, что, когда Климович появится возле дома, я отъеду, уеду за угол. И буду ждать Круглова на улице. Мы все так и сделали. Он обещал, что сделает так… ну чтобы Климовича только поцарапало… А он взорвался…
— То есть взрывное устройство было установлено Дмитрием Семеновичем Кругловым?
— Да. По моей просьбе.
— А почему вы выбрали именно Климовича?
— Так Марат сказал.
— То есть ваш муж был в курсе событий?
— Нет… То есть после первого покушения он догадался, что это я.
— Как он догадался?
— Я вышла за ним на лестницу, когда он уходил на работу, и показала на коробку с взрывчаткой.
— Так это вы ему ее показали, а не наоборот? То-то все не сходилось…
— Да, это я. Я как бы заволновалась, мол, что это за коробка? Мы вызвали Круглова, он ее обезвредил. Это уже известно. А вечером того же дня муж стал допытываться, расспрашивать меня про взрывпакет, и я ему рассказала правду.
— Марат Игоревич узнал правду и посоветовал вам выбрать новую жертву?
— Я сама так решила. Потому что Нестеров продолжал изводить нас.
— И Марат Игоревич указал, кого нужно взорвать?
— Не взорвать, а попугать.
— Хорошо, попугать. Но это он выбрал Климовича?
— Да. Он сказал, что Климович более сановный человек, и милиция всполошится. И Нестерова посадят.
— Вы говорили, что Нестеров звонил вам вплоть до гибели Климовича.
— Да. Почти каждую ночь.
— А вы знаете, что он был три недели в больнице и звонить вам не мог?
— Этого не может быть! Он звонил! Я слышала его голос!
— Голос вы могли слышать. Но звонил не он.
— Он и сейчас продолжает звонить! Каждую ночь! А вы его выгораживаете! Я так и знала, что и здесь не найдешь правды! Зря я пришла! Турецкий выгораживает Нестерова. И вы тоже! Вы все заодно!
— Тихо! — Грязнов так произнес это слово, что женщина смолкла. — Вы хотите правды?
— Да!
— Вы уверены, что вы хотите знать всю правду?
— Да.
— Скажите, как вы думаете, от чего на вашей даче умер электрик Круглов?
Марина побледнела.
— Он отравился водкой. Остановка сердца. Так сказал Марат.
— А вы во всем верите вашему мужу?
— Да!
— Он вас, Марина Ильинична, обманывает. Давно и по-крупному.
— Что?
— Во-первых, он вам изменяет. Мне больно говорить об этом, но нужно. Чтобы вы отнеслись серьезно ко всему, что я скажу дальше.
— Вы лжете! — выкрикнула Марина.
Грязнов открыл сейф, вынул толстую папку. Открыл ее, нашел несколько отксерокопированных фотографий в пластиковом конверте.
— Смотрите.
Литвинова побелела. На снимках обнаженный Марат обнимал, ласкал, занимался любовью с незнакомой красивой женщиной.
— Это… фотомонтаж.
— К сожалению, нет. Голос Нестерова был записан вашим супругом на диктофон. Эту запись прокручивала каждую ночь вот эта дама, с этих порноснимков. Вот распечатки разговоров, вот их переговоры друг с другом.
Марина пыталась смотреть, строчки плыли перед глазами.
— Вы не можете прочесть. Хорошо, я вам зачитаю.
— Я вам все равно не поверю. Мало ли что у вас здесь написано!
— Что ж, тогда послушайте.
Он достал портативный магнитофон, включил запись. Марина Ильинична услышала голос мужа и незнакомый женский голос:
— Привет, зайка!
— Марат? Как дела?
— Все идет своим чередом. Она уже почти созрела. Сегодня ночью выдала нужный текст: я его убью.
— От слов до дела еще шагать и шагать.
— Не скажи. Ты не знаешь Марину. Она за меня загрызет любого. А я уже дал ей команду «фас». Так что неделя, не больше. Ты только не расслабляйся. Звони каждую ночь.
— Господи, как я устала!
— А я? Тебе хоть притворяться не нужно. А я на последнем издыхании. Надо еще потерпеть, любовь моя! Впереди свобода и деньги.
— Ну-ну. Неделю я еще потерплю. Но не больше, — рассмеялась женщина.
аздался щелчок. Пленка остановилась. На Литвинову было невозможно смотреть. Лицо ее скривилось, губы не слушались.
— Вам плохо? Врача?
Она отрицательно качнула головой.
— Это… Это от какого числа запись?
— Эта запись сделана позавчера. Я дал прослушать ее вам, чтобы вы поняли, что ваш муж — это организатор преступного плана убийства одного человека ради устранения другого. Вы были невольным соучастником; некая гражданка уденко, чей голос вы слышали, — соучастником вполне осмысленным. Это она каждую ночь прокручивала для вас запись голоса Нестерова, сделанную вашим мужем. Круглов был исполнителем убийства. А когда план устранения Нестерова сорвался — он придумал новый план его убийства, где роль исполнителя предназначается вам.
Литвинова долго молчала. Наконец произнесла ровным, бесцветным голосом:
— У вас еще есть ко мне вопросы?
— Сегодня нет.
— Меня сейчас куда повезут? В Бутырку?
— Почему? Домой. Вы дадите подписку о невыезде, и все.
— А потом?
— Будете приходить на допросы. Пока следствие не закончено. Вас выписали с больничного?
— Да, я здорова, — тем же ровным голосом ответила Литвинова.
— Это хорошо. Тем не менее я распоряжусь, чтобы вас довезли домой на машине.
— Спасибо.
Когда Литвинову увезли, Грязнов позвонил Турецкому:
— Ну, Саня, дело сделано. Литвинова дала признательные показания.
— Признательные? В чем?
— Это она Климовича устранила. Вернее, ее муженек замечательный ее руками и руками Круглова все и провернул. Но она-то считала, что Марат ни при чем. Что он у нее святее папы римского. Пришлось все же глаза ей раскрыть.
— Ты рассказал про уденко?
— А иначе никак. Иначе она ничего не понимает. Мы все — мерзавцы, а он у нее — белый и пушистый. Завтра отказалась бы от показаний, и начинай сначала.
— Ну не знаю. Может, ты и прав. Но какова скотина этот Литвинов! Душа у меня на него горит!
— Теперь уж мы до него доберемся. Ладно, до связи!
Оперативник довез Марину и ее соседа до Староконюшенного переулка.
— Спасибо, дальше мы сами, — ровным голосом произнесла Литвинова.
Они миновали двор, поднялись на свой пятый этаж. Марина вставила ключ в замок.
— Маринушка, ты как? — спросил Александр Семенович.
— Я ничего, дядя Саша, — открывая дверь, откликнулась Марина. — Я только устала очень.
— Душой-то тебе легче стало?
— Душой… легче, — усмехнулась Марина.
— Ну отдыхай, милая. Я тебя тревожить не буду. — Он исчез в своей квартире.
— Спасибо.
Она захлопнула входную дверь, закрыла двери в комнаты. Наглухо закрыла все форточки. Прошла на кухню, к плите. Повернула все ручки на максимум. Открыла пластиковую дверцу духовки, села на низенькую табуретку для ног, сунула голову в духовку.
«Ничего. Это недолго. Скоро все кончится», — подумала она.
…Литвинов пришел, по обыкновению, поздно. Он был раздражен. Весь день Марина не отвечала на телефонные звонки. Позвонив консьержке, узнал, что его жена уходила куда-то вместе с соседом. Где была?
— Марина? — позвал он.
Тишина. Литвинов прошел в кабинет, скинул пиджак. Налил себе в квадратный стакан виски, закурил сигарету и пошел искать жену, в раздражении щелкая зипповской зажигалкой. В гостиной ее не было. Спит? Но Марины не было и в спальне. Он открыл дверь кухни…
Грохот взрыва потряс этажи добротного, сталинской постройки дома.
: 599